Горькая чаша

В конце июля 1942 года фронт приблизился и скотогоны Егорлыкского района уходили через сальские степи на Кубань. К ним присоединились беженцы из станицы Новороговской. Остались только больные и немощные старики, женщины и дети.

Раввин Мотл-Агарон был предупрежден о предстоящей облаве в станице Новороговской. Поэтому  он  с  женой, не теряя времени, решил пойти к местному священнику отцу Василию. Утром,  помолившись, они  поспешили  к дому священника. Пройдя мимо нескольких домов по улице, раввин  увидел сидящую на дереве ворону, огромную и старую.

-Боже мой! - вслух произнес старик. - Никогда я не видел такой большой твари среди птиц. Он подошел к дереву и остановился. Ворон не улетел. Наоборот, птица, вытянув шею вперед, смотрела куда-то на восток. Раввину показалось, будто ворона трясется, то ли от ветра, то ли от старости. Ударив палкой по стволу дерева, раввин собрался уходить. Птица глухо каркнула и упала к его ногам. Крылья были плотно прижаты к бокам, лапки вытянулись, клюв полураскрыт, глаза затянулись темно-серыми веками. Ребе осторожно дотронулся палкой до птицы, она была мертва. «Почему ворон сдох глядя на восток? Разве птица что-то в этом понимает? И вообще,  почему ворон сдох в моем присутствии? Ох, плохая это примета!».  Погладив бороду рукой, Мотл—Агарон продолжил свой путь к священнику.

 Подойдя к калитке поповского дома, он увидел выходившую со двора Прасковью Супрунову, одетую в черное платье. Она сурово и презрительно посмотрела на старика, остановилась и процедила сквозь зубы:

- Що ж ты, бисова душа, не убиг? Уси жиды поубиглы, а ты окаянный остався, та и к батюшке пришов!

- Иди с миром женщина, - тихо произнес раввин, - да ниспошлет тебе Бог сострадания к твоим братьям и сестрам ...

- Перелякався, анчихрист!  Усих жидив нимци постреляють, як собак!

Услышав дерзкие слова своей прихожанки, в дверях дома появился отец Василий. Увидев священника, Прасковья поспешно удалилась. Раввин печально посмотрел вслед обозленной женщине и вошел во двор.

- С чем пожаловали уважаемый ребе Мотл-Агарон?

- Ваше преподобие, мои соплеменники ушли из станицы, а мы с женой вынуждены остаться из-за болезни истарости,- с волнением сказал раввин. - Скоро сюда придут немцы и всех нас, вероятно расстреляют... Наша вина только в том, что мы евреи ... Ваше преподобие, помогите нам спастись от смерти и насилия, во имя Божьей справедливости и священных заповедей.

- От просящего у тебя не отвращаются, - произнес отец Василий. — «Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец?». Так сказано в Послании к евреям святого апостола Павла. Не воистину ли сказано, Мотл?

- Тогда все дети должны нести одинаковую кару, - покачав головой, заметил раввин. - Почему же одни лишь дети Израилевы должны быть преданы земному праху?

- Вам известно, ребе Мотл, что супостат не щадит и праведных детей Христа, хотя,   исповедуя своих прихожан, я знаю всю меру их греховности. Я отвращу от вас сию горькую чашу, ребе Мотл! Прошу вас и вашу супругу спуститься в подвал моего дома. Там пересидите облаву. Бог нам поможет! - произнес отец Василий и, повернувшись к иконе Николая-угодника, трижды перекрестился.

- Здравия вам, ваше преподобие, в деяниях земных и спасении душ человеческих! - со слезами на глазах произнес раввин.

Проводив раввина, отец Василий вернулся к иконам и начал молиться. Затем лег на кровать и задумался: «Вот скоро придут немцы. Вправе ли я проповедью своей укреплять веру прихожан в новый порядок оккупантов? Должен ли я мстить коммунистам за надругательство и глумление над православной верой, за мои страдания в тюрьме и лагерях? Блажены изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное... Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас... Господи, как мне, русскому человеку, благословлять немцев, врагов наших?».

А в соседних дворах собаки рвались с цепи, облаивая незванных гостей — немцев и полицаев...

Уже смеркалось, когда раввин с супругой, пересидев облаву, вышли из дома священника и направились в сад, где они жили в последнее время.

По мере того, как поспевали яблоки и груши, наливались янтарным соком сливы, началось паломничество в колхозный сад всех станичников. Мотл-Агарон был назначен сторожем колхозного фруктового сада еще до окупации Новороговской немцами. Когда станичные дети приходили в сад и без спроса рвали фрукты, раввин говорил шалунам:

- Дети мои, вы можете собирать плоды этого райского сада, но ради Бога, не ломайте ветки добрых деревьев!

Немецкие солдаты тоже заходили в сад и рвали фрукты. Вначале старик, завидя немцев, не выходил из своего маленького домика, а когда увидел оставленную немцами лестницу-стремянку для сбора фруктов и ведро с крючком, он понял, что фрицы будут приезжать постоянно. Однажды они вошли в сторожку раввина, о чем-то спросили старика, тот ответил по-немецки, это немцам понравилось и не вызвало никакого подозрения. Затем, собрав два ящика фруктов, они решили пообедать под раскидистой яблоней. Расстелив большой брезент, солдаты нанесли кучу разной закуски и бутылок с вином. Мотл-Агарон, чтобы не мешать им, ушел в свою сторожку и сел у окна. Немцы выпили и закусили, а потом вспомнили о старике и пригласили его. Как ребе ни отказывался, все же пришлось идти и сесть с ними. Ему налили кружку красного вина, поставили банку консервов. «Что же мне делать, Боже мой? Какой грех на душу принимаю, пью со своими врагами! Боже, спаси и помилуй меня! Что делать?..» - горько думал раввин и взял кружку вина дрожащей рукой. Немцы смеялись над нерешительным стариком. Наконец, Мотл-Агарон медленно начал пить вино. В это время Фаня-Броха и увидела своего мужа. Ее чуть не хватил удар. Потеряв самообладание, она с яростью бросилась к мужу: «Ты лишился рассудка!? Тебе же нельзя пить!…» Немцы, наблюдая за этой сценкой, да еще на искаженном жаргоне «идиш», катились со смеху. Только сейчас Мотл и его жена поняли, какую они допустили оплошность. Фаня-Броха молча подняла своего мужа с брезента, на котором он сидел, и повела в домик. Немцы, переговариваясь, смотрели в след удаляющимся старикам. Солдаты не стали интересоваться, кто эти двое пожилых людей.

На следующее утро возле сада, недалеко от сторожки, остановился грузовой «Опель». Фаня-Броха увидела полицаев и женщину, стоявшую у машины.

- Мотл, смотри, приехали полицаи с женщиной! Это, наверное, за нами.

Выйдя из сторожки, они увидели полицая Гордея Налыгача с двумя подручными. Подойдя поближе, Налыгач сказал:

- Здорово ты, старик, устроился! Сад охраняешь, яблоки ешь и старуху витаминами питаешь! Ничего не скажешь, евреи находятся при деле! И много немцам фруктов ты дал, чтобы тебя не трогали, жида?

- Господин начальник! Я и моя жена охраняем сад, следим, чтобы не ломали ветки. По силе возможности собираем плоды и всем просящим раздаем. Сегодня должны приехать немецкие солдаты из местного госпиталя за фруктами.

Налыгач ехидно и нагло улыбался, широко расставив ноги и помахивая плеткой. Ему нравилось ощущать свое превосходство и власть.

- Ишь ты, даже немцев обкрутил, шельма! Но у меня твои жидовские номера не пройдут!

Я тебя и твою старуху арестую и сдам в гестапо.

- Господин начальник, пощадите нас, стариков! - упав на колени, взмолился Мотл-Агарон. – Мы никому ничего плохого не сделали!

- Мотле, дорогой, встань, не унижайся! - сурово произнесла Фаня-Броха.

- Взять их! - приказал Налыгач и плеткой ударил старушку по лицу. Фаня-Броха со стоном закрыла лицо руками. Двое полицаев поволокли старика к машине, раскачали за руки и ноги и бросили в кузов. Старушка пошла сама и с трудом полезла вслед за мужем. В кузов машины заглянула улыбающаяся Прасковья Супрунова. Она-то и выдала стариков-евреев, виноватых, как ей казалось, во всех ее прошлых бедах при Советской власти.

- Ну шо, поганые, злякалыся? - спросила Супрунова. - Теперыча наши хлопци тобе с жинкою витдадуть немцам и воны усих вас постреляють!

-  Пропади с наших глаз, мерзкая женщина, пусть наша кровь потоком изливается на твою голову и чтобы ты в ней захлебнулась! - с ненавистью произнесла Фаня-Броха.

- Фаня, милая моя, разве людям можно этого желать? - спросил раввин. - Грех произносить такие проклятья жене священнослужителя!

Арестованных повезли в станицу. Остановив машину у конторы бывшего колхоза,

Налыгач пошел докладывать зондерфюреру о поимке еще двоих евреев, «особо опасных

коммунистических агитаторов». Напротив здания конторы, в оцеплении немецких полевых жандармов, находились уже обреченные на расстрел люди, их было около сорока.

...Отцу Василию сказали о предстоящей казни  и он, в темном облачении, с иконой Богородицы, в сопровождении пожилых прихожанок, направился к зданию конторы. По пути процессия разрослась, к ней примкнули еще несколько стариков.

 Налыгач уговорил шарфюрера СС Фольмера не расстреливать раввина с женой, а сжечь живьем, для пущего устрашения. Немец вначале возражал -  в инструкции зондеркомандам СС это не предусмотрено. Впрочем, Налыгач может исполнить такую акцию лично или со своими подчиненными, однако без участия немецких солдат.

Полицаи выволокли несчастных стариков из кузова машины и привязали к столбу. Одновременно жандармерия начала загонять обреченных на расстрел в крытые машины. Душераздирающие крики и плач наполнили станицу. Раввин Мотл-Агарон охрипшим голосом творил кадиш (заупокойную молитву) и слезы текли из его глаз. Фаня стояла молча, с окаменелым лицом. Всем женщинам, которые с жалостью смотрели на нее, казалось, что старушка умерла. Шарфюрер Фольмер, Налыгач и переводчик Шлягер подошли к колонне грузовиков с обреченными на смерть людьми. Начальник конвоя доложил Фольмеру о готовности к отправке людей на «акцию». Неожиданно полицаи увидели группу женщин и стариков во главе со священником, идущих к конторе.

Фольмер, нахмурившись, спросил: - Что это значит, господин Налыгач, кто эти люди?

- Местный священник с прихожанами. Довольно гнусный старик, всюду сует свой нос!-

недовольным тоном ответил Налыгач и сплюнул.

- Шлягер, отправляйте машины немедленно! - приказал Шарфюррер. А вы, господин Налыгач, успокойте толпу.

Грузовики, груженные людьми, тронулись в последний путь. Фольмер с переводчиком сели в бронетранспортер и последовали за колонной. Налыгач с сожалением посмотрел вслед немцам -  ему тоже хотелось принять участие в карательной акции,  но он же сам придумал это «интересное зрелище» - казнь стариков через сожжение у столба.

- Шпак, принеси канистру с бензином, да побыстрей! - приказал он полицаю, увидев, что толпа во главе со священником приближается к конторе.

- Владимир Николаевич, может, не надо стариков жечь? - нерешительно спросил Шпак.- Хоть и жиды вони, но ведь люди...

- Живо за бензином, иначе и тебя расстреляю. Бе-гом!

Отец Василий, проходя мимо собравшихся станичников, как мог успокаивал народ. Наконец, он увидел несчастных стариков, привязанных веревками к столбу. Проходя мимо Налыгача, он гневно спросил: «Что ты замыслил, ирод?».  Налыгач молча отошел в сторону.

В это время с канистрою бензина прибежал Шпак и остановился рядом с Налыгачем. Все поняли, что хотел сотворить Налыгач и закричали. Отец Василий подошел вплотную к раввину и закрыл несчастного своим телом. Из толпы вышли два седовласых станичника и стали рядом со священником. Толпа была возбуждена до крайности. Ударив посохом о землю, священник произнес : «Изыди прочь исчадье сатаны! Не матерью человеческой рожден и вскормлен ты! Изыди!»

Смятение и страх охватили полицаев. Станичники с криками и проклятиями начали сужать кольцо вокруг палачей. Шпак бросил канистру на землю и побежал к машине, где ждал немец -шофер,  а Налыгач, выстрелил  в воздух из пистолета, матерно выругался и последовал за Шпаком.

Раввина с женой освободили. Отца Василия с сердечным приступом отнесли домой.

На нижнем фото - Шагину Чагаеву около 45 лет.

На фото вверху - около 85 лет. Таким Шагина помнят друзья и коллеги по Мюнхену.

Фото из архива автора предоставлено Б.Гинзбургом. г.Мюнхен.

• След. Публикация
• Пред. Публикация